Akademia Techniczno-Humanistyczna w
Bielsku-Białej, Polska
Традиционная белорусская песня и
современность:
проблемы
сохранения, стилистики, языка
Key words: folk song,
mass media, ethnofonic, syllabic rhythm
Słowa klucze: pieśni ludowe, masmedia, etnofonia,
sylaborytmika
Цель данной статьи – отметить некоторые, наиболее
заметные, тенденции изменений, коснувшихся в последние десятилетия, казалось
бы, незыблемых, глубинных основ белорусской певческой традиции и песенного
языка. Десакрализация норм бытования обрядового комплекса народной песни в
условиях взаимообмена культур города и деревни, вследствие деятельности культпросветработников
и средств массовой информации, в определённой мере отразилась на стилистике
исполнения у отдельных мастеров аутентичного пения и музицирования, способствовала
деструктивным преобразованиям лингво-вокальных канонов, языка песни. Однако
процентное соотношение «нарушенных» традиций и традиций оригинальных,
аутентичных до сего дня на Беларуси свидетельствует в пользу последних.
Среди многочисленных впечатлений от песенного,
музыкального в целом фольклора, от языка, на котором говорят и поют беларусы в
глубинке, от полевых аудиоматериалов нескольких последних десятилетий, а также
от самих встреч, знакомства с обычаями и мастерством сельских песенниц и музыкантов — в
памяти устойчиво сохраняются яркие ощущения необычности, неповторимости
«почерков» исполнения, как сольного, так и коллективного (общинного в основе). Идеальной в фольклористике
привычно считать сохранность традиции «на местах» в аутентичном состоянии.
Этномузыковеды по-прежнему стремятся записывать на аудио- и видеоаппаратуру
именно первозданное (не осовремененное, не обработанное), аутентичное
исполнение песен и инструментальных наигрышей, насколько это позволяет сегодняшнее
состояние фольклора.
В вербально-музыкальной расшифровке мы стремимся
воспроизвести весь комплекс этнофонии, включая элементы местного говора. Что
касается собственно музыкально-звуковой палитры, тут добросовестные
фольклористы выписывают не только высотно и ритмически фиксированные тоны напева, но также
экмелику (примеси невокальных призвуков, шумов при звукоизвлечении), агогику
(колебания темпоритма); тщательно прописываются места цезурирования —
межстрочные, внутристрочные, в конце строф. Всё это важно для изучения звуковой
антропологии, психологии, эстетики народного музыкального творчества.
Естественно, фольклорист при этом априори, в идеале, расчитывает на
максимальную «герметичность», чистоту традиции. Это продиктовано, в первую очередь, заботой о как можно более
точного и детального отображения особенностей исполнения ради передачи новому,
современныму поколению исполнителей традиционной песни либо наигрыша.
Однако в реальной действительности как изнутри
сельской жизни, так и извне в разные времена происходила, тем или иным путём, разгерметизация изначально замкнутого
культурно-певческого комплекса[1].
С давних времён межобщинный и межродовой обмен навыками, приёмами исполнения
песни / наигрыша осуществлялся, главным образом, в совместных обрядовых действах: на родинах и
крестинах, на свадьбах, в застольях по поводу проводов в армию, завершения
толоки, удачной ярмарки (кiрмаша) и др. Таковы были заимстования, обусловленные
жизненно необходимыми и неизбежными контактами жителей ближних деревень.
Проблема своё — чужое в данной сфере контактов, как правило, не
возникает остро, хотя высказывания-сопоставления (у них так, а у нас иначе /
у нас вот так) с напеванием вариантов, приходилось слышать неоднократно.
Различия, на которые указывали местные знатоки песни, для фольклористов, пусть
даже для опытных фольклористов-интонологов, бывают трудно уловимыми и обнаруживаются
в деталях лишь в процессе
текстовой и нотной расшифровки материала.
Издавна в сельской кульуре имело место «пассивное»
накопление слуховых впечатлений и постепенное заимстование тех или иных приёмов, выразительных элементов
песенного языка в процессе трудовой деятельности. В сезон жатвы, когда с
соседних полей звучат жнивные голоса[2],
происходит невольное, однако не всегда неосознанное, усвоение и «присвоение» особенностей чужого голоса
жнива, доносящегося с соседского поля. Аналогичны механизмы взаимообмена и
смешения канонов гукания весны в моменты громких перегукиваний
(полукрика, полупения) девушек из соседних деревень.
Принципиально иной характер носит этнографически
не обусловленное, добровольное овладение элементами не своей певческой
традиции. Оно стало возможным в наше время, в эпоху пропаганды фольклора средствами радио и
телевидения и выражается в непривычной для фольклориста податливости сельских искусниц-песенниц (рукодельниц
на песни) на инородные — не свои — стилевые каноны. «Чужая»
свадебная, услышанная по радио, может вызвать чисто художественный интерес (то
же — с усвоением родинных и, тем более, необрядовых песен). Тенденция нарушения
сакральности старых фольклорных традиций усматривается нами и в компромиссах
(не частых, но встречающихся) со стороны сельских песенниц, в частности — в
готовности (а) перенять чужую песню, даже обрядовую[3],
(б) петь «по заявкам» заехавшим / с заехавшими любителями фольклорного
пения календарные (например, волочёбные) песни вне контекста и вне положенного времени.
Для сравнения: до начала 1990-х гг. эти два условия были непреложными: жнивную
надо / лучше петь в поле (а не в доме — люди что подумают?!), колядную –
сугубо в коляды, поминальную — на поминках[4].
Иначе эти песни либо блокировались памятью (летом говорили: а у нас коляд не
было), либо вспоминали нехотя, «на сопротивление».
В эпоху повсеместного введения вузовских курсов по
народному творчеству появилась тенденция переучивания старых
знатоков-носителей аутентичного пения в деревнях на манер того, как обучали на
занятиях в вузе. В результате, сталкиваемся в деревне с попытками запеть — на
фоне классического репертуара, в неповторимой местной стилистике — в неожиданно высокой тесситуре, со
взвизгиваниями в цезурах, между строф, и с особой «современной» психосоматикой
(кокетливые движения плеч, рук, головы) и мимикой. Выясняется, что новые приёмы
деревенским песенницам настойчиво прививает на спевках в клубе выпускница одного из музыкальных
факультетов Минска. В известном нам случае новоприобретённую манеру
неоднократно за сеанс записи порывалась продемонстрировать лишь одна (младшая,
1938 года рождения) участница певчей группы, вокально одарённая, досконально
знающая традицию и наделённая даром подражания. Можно усмотреть в этом
стремление опробовать новые художественно-звуковые приёмы, на минуту вырваться
из неизменного, извечного культурно-стилевого пространства. Вопрос лишь в
органичности такого рода нововведений, в их совместимости с местной этнофонией,
которую составляют тембральный спектр, специфика звукоизвлечения, говорная и
вокальная артикуляция[5].
Вносимое молодыми работниками культуры новое должно быть, во избежание
кича и бесвкусицы,
соотнесено с наработанными многими поколениями исполнительскими навыками,
репертуарными предпочтениями, возрастными особенностями исполнителей.
Правда, следует признать, у носителей исконной
фольклорной традиции имеется естественный иммунитет против кича — это экология
самой этнокультурной среды. Кич как художественно не оправданный эклектизм и
отсутствие чувства меры в большей степени губителен для городской
постфольклорной культуры. Уберечь от него может качественная, профессионального
уровня подготовительная, просветительская работа в учебных заведениях с
преподаванием фольклора. Важно ознакомление учащихся с базовыми основами
этноискусства — жанровыми, регионально-стилевыми, по всем параметрам песенного
языка, желательно в синкрезисе со смежными видами искусства, в частности, с народным театром, этнохореографией.
Качественная подготовка специалистов видна в работе многих современных профессиональных
фольклорных коллективов.
Фольклор и условия записи. К факторам, способствующим либо не
способствующим консервации фольклорных ценностей, относится условие соблюдения,
поддержания (в идеале —
воссоздания) благоприятной для поющих обстановки во время фиксации фольклорных
произведений. В понятие обстановки входит, в числе прочих, внешний вид
фольклористов (например, стиль одежды), состав присутствующих при записи (не
желанные для поющих — из своих ли, из приезжих — нежелательны). Известны случаи
нарушения полноценного общения, до полного срыва записи именно из-за досадных
вторжений, вмешательств со стороны посторонних.
СМИ и фольклор. Появление в сельском быту
фолькорных радио- и телепрограмм внесло свои нюансы в отношения между людьми
поющими, между поющими и непоющими, между поколениями внутри
семей, между супругами (последнее — в связи с активизацией
самодеятельности, спевками женщин в клубах). Появилась практика подачи заявок
для участия в программах (оптимально — на ТВ). Знакомство с песенниками и
музыкантами на местах в отдельных случаях увенчивалось (исходя из нашей
практики) успешными студийными записями (Ленинград 1984, Минск 1984—1997). Этот
вид работы с исполнителями
показал, что вне естественной для них обстановки, в условиях студии:
ограниченного, замкнутого пространства, сложного и непривычного контакта со
звукорежиссером и другими участниками процесса — люди попадают в стрессовое
состояние. Пограничность этого состояния приводит, помимо нервозности, страха и
его преодоления, к искажению базовых параметров песенного языка. Это
выражается, например, в подмене слогоритма-основы (силлабического каркаса)
знакомой с детства свадебной песни слогоритмом другой песни. Вместо 7-сложника
с внутренним сечением 3+4 слога текст «упаковывается» (путем стихийной
редукции, амплификации и т.п.) в 6-сложник с иным актуальным членением
(цезуровкой) либо вовсе без него, способом послогового скандирования. Сравним
варианты цезуровки (подчеркнуты слоги спорадично возникшего 6-сложника,
стянутые в одну мору):
Такие подмены канонов слогоритма сродни
лексико-семантическим купюрам и ведут в перспективе к утрате музыкально-лексического
словаря песни. Сбои в области ладозвукоряда песни чреваты мелодическими
мутациями, разрушением канонов интонирования песенного текста (можно сравнить
это с внезапной сменой цвета глаз у человека).
Указанные типы сбоев не равнозначны. В первом
случае ради восстановления нужного слогоритма допустимы корректные напоминания
(напевание типа-оригинала). Во втором случае восстановить уникальный звукоряд
ранее изученного (нами) весеннего блока песен данной деревни сложнее. Выход
лишь в том, чтобы дать время освоиться в чуждой студийной обстановке,
переключить внимание поющих на другие песни. Запись на студии двух вариантов —
ошибочного и верного — увенчался в скором времени введением в репертуар известного городского
фольклорного ансамбля ошибочной версии, с искажённой мелодикой. Оба варианта
попали в фонотеку радио и использовались редакторами разных программ в
тематических передачах о весне.
Таковы издержки современных методов запси и
популяризации фольклора в условиях современного города. Унификация как отзвук
глобализации, известная доля урбанизацияи этнокультуры сегодня ощущаются в
Беларуси — стране, столь долго сохранявшей самобытность, историко-стилевую
многослойность и региональное разнообразие песенно-певческих традиций.
Однако по мере накопления материала[6]
приходит понимание того, что есть в белорусском вокальном исполнительстве зоны
творчества, которые невозможно унифицировать. Это особые местные диалекты,
идиолекты исполнительской стилистики, элементы которой — ритмика, мелодика,
тембры, фактура — не легко поддаются воспроизведению современными практиками-фольклористами.
К тому же, не все они сегодня выявлены, услышаны и описаны этномузыковедами.
Феномен заключается в едва уловимых поначалу, лишь со временем распознаваемых
на слух «отклонениях» от общераспространённых канонов инкантирования известных
песенных текстов[7].
Из наиболее ярких явлений такого рода отметим следующие:
·
пение
в нетемперированном строе, отмеченном зыбкостью позиции терцовых тонов [относится
к] свойством произведений раннего фольклорного пласта, мерцающими
тонами звуковой шкалы: к примеру, мерцающая терция не даёт ясного ощущения
лада (мажора либо минора), что является признаком древнейших напевов[8];
·
известная
хоровикам тенденция к понижению / повышению отдельных тонов напева
(напр., понижение квинты в веснянках-закличках могилевского левобережья Днепра,
понижение субкварты в микрозонах Подвинья, уникальное явление в мире музыки
вообще — повышение примы (у истоков Нёмана на Минщине);
·
фактурное
расщепление унисона — диссонантный унисон, или утолщённая мелодия (В.
Елатов)[9]
в надполесской зоне, южная Минщина;
Необычность индивидуальных «почерков», точечность
микрозон объясняют неизученность подобных явлений в славянской и неславянской
музыкальной фольклористике. Частично они описаны нами ранее[11].
Овладение необычными техниками интонирования — на фоне более привычных, отработанных
— представляется в дальнейшем
перспективной задачей для одаренных фольклорных исполнителей. Горизонты
познания и освоения
скрытых пока премудростей народного пения широки. Осознание этого не может не
служить инспирацией для творческих поисков, озарений, самореализации.
Вербально-структурные изменения. В течение предположительно длительного
времени, также на протяжении последний десятилетий прошлого века, протекали
процессы постепенного разрушения некоторых фундаментальных основ
вербально-вокального языка песни, исходных моделей стихомелодических форм.
Структурные трансформации строф выражаются как в редуцировнаии, так и в разрастании их слоговой структуры. Так, в ряде
песенных текстов просматривается тенденция дробления слогов, то есть
амплификация. Она возникает вследствие аффиксаций разных участков слогоритма
строфы, а также путём добавления к нормативной модели песенного текста
начальных (инципитных) либо межсегментных асемантических слов, служебных частиц
(а, э, i,
да, жэ и др.).
Амплификация порой создаёт видиографический (в нотациях) и слуховой эффект «тесноты стиховой
строки» (Юрий Тынянов), «тесноты стихового ряда» (Сергей Бобров)[12].
Однако мы рассматриваем данного типа деривационные построения с точки зрения
контенсивной типологии, то есть в связи с этнографическими и художественными условиями бытования таких
песен: амплификация может быть вызвана ярковыраженной психо-соматической
моторикой, а может быть детерминирована потребностями собственно вербального
самовыражения. Крещендирование тенденции амплифицироания песенных слогритмов в
Беларуси усиливается в направлении с севера и запада на юг и юго-восток, к
белорусско-украинско-российским границам.
Между тем, аналогичные тексты в иных зонах бытуют
в иной стопно-ритмической версии, в иных стиховых размерах, для которых теснота
стихового ряда не характерна. Текст укладывается в модель-основу без
дополонительных микроритмических элементов. Это наводит на мысль о вторичности
определённого ряда амплифицированных текстов, о внедрении («втискивании») текстов исходной
слогоструктуры в вокально-ритмическую модель иного стихового размера,
структурного типа с иной стопностью и внутристрофной сегментацией. Например,
вместо нормативных 4-сложных стоп застукалi / загрукалi в отдельных традициях поют 5-сложные стопы застукацелi / загрукацелi. Для сохранения же исходных
ритмо-временных рамок данных сегментов добавленные суффиксальные слоги
пропеваются стреттно (моры 21122 вместо исходных 2222).
Наряду с амплификацией, наблюдается менее типичный
вариант расширения слогоструктуры, а именно посредством добавления сегмента начальной стихо-мелостроки, обычно в первой
строфе, реже во всех строфах песни. Такая особенность присуща, в частности,
свадебным напевам трёхсегментной слоговой основы (4/5+4/5+3), преобразуемой в
результате в четырёхсегментную — сравним:
Застукалi ¦ вараны конi ¦ на дварэ
Застукалi, ¦ загрукалi ¦ вараны конi ¦ на дварэ
Тенденция количественного нагромождения текста в
строфах, возможно, коррелирует со стремлением исполнителей подчеркнуть
изначально заложенный в песне (по крайней мере, ощущаемый поющими)
моторно-двигательный потенциал. Возникающая при этом асимметрия строфы — как
отклонение от общепринятой модели — в подобных локальных традициях принимается
как вторичная композиционная норма. Расширенная строфика, в конечном итоге, придаёт песне усиленно
возбуждённоый характер, поднимает тонус исполнения. В связи с приведёнными
текстовыми фрагментами добавим, что они входят в песенную группу эпизода прощания невесты навсегда
с родительским домом и переселением
её в дом жениха. Таким образом, описанное ритмическое преобразование в известной мере отражает экспрессию
кульминационного, наиболее драматического момента свадьбы (подробнее
рассматривается нами в отдельной публикации)[13].
Эволюция песен отдельных сюжетных групп
проявляется также в разного рода редуцировании
строфы. В частности, в белорусском свадебном цикле выделяются парадигмы
текстов с зачинами / инципитами как бы вторичного происхождения: такие
тексты образовали отдельные подгруппы, хотя представляют собой лишь
отделившиеся фрагменты общераспространённых текстов полного объёма, то есть
возникли в результате отсечения вступительной части исходных текстов.
Примечательна склонность поющих к отсечению поветствовательной вводной части, к
исполнению песни сразу с кульминационного, наиболее экспрессивного фрагмента.
Таким образом, одна из первоначально серединных строф оказывается начальной
строфой-инципитом песни.
Новообразованные, более краткие, варианты текстов
продолжает множиться, новые звенья входят в традицию как самостоятельные
произведения, со «своими» инципитами. В публикациях тексты исходные и вторичные
размещаются вразброс, без подела на погруппы, преимущественно на основании
микросюжетных показателей (для вышеназванных текстов см. подборку)[14].
Отделившиеся тексты-фрагменты постепенно также обрастают новыми лексемами,
оборотами, рифмами.
Ступенчатость такого рода преобразований может
быть исследована специально и всесторонне, если привлечь к рассмотрению также комплекс контаминационных
вариантов. Систематизация контаминаций — важный аспект диахронии текста. Здесь,
наряду с общеизвестным
«суммированием» микросюжетов различных автономно бытующих песенных текстов,
исполняемых на один и тот же напев, мы обнаружим уже явно деструктивные
тенденции в бытовании народной песни в виде инверсии
фрагментов текстов внутри неё.
Нарушение структуры исходных моделей имеет место в
календарных песнях с рефренами. В восточной периферийной части ареала купальских
песен с опоясывающим рефреном (Р), с нормативной схемой текста РАБР,
наблюдаются такие метамофрозы, как:
спорадическое «выпадение» одного из рефренов —
начального либо заключительного, текстовые схемы АР, РА (северная Могилёвщина,
Круглянский район);
замена по ходу исполнения текста типовой
формулы-рефрена запевными словами, например, вместо Купала на Йвана!
— слова из запеввной части строфы А ў гайку на клянку! (слова
рефренов подчёркнуты):
Купала на Йвана!
У гаёчку на кляночку
А ў гайку на клянку!
Кукувала зязюлiчка.
Всевозможные видоизменения исходных, исконных для
беларусов канонов-моделей песенной формы не исчерпываются описанными
проявлениями. Это — обширная тема для исследований динамической типологии
текстов и напевов по всем аспектам и уровням этнопесенного языка. Здесь были отмечены
лишь некоторые тенденции; дальнейшее изучение современного состояния корневого
пласта белорусского народного вокального искусства видится в направлении
синхронных описатний лингво-музыкальной лексики и диахронной таксономии текущих изменений.
Традиционная белорусская песня содержит в себе
неисчерпаемый запас этнически ярких культурно-языковых, вокально-звуковых
мемов, которые очень важно не растерять в условиях современной культуры, сохраняя в новых
аранжировках.
Литерaтурa
Алексеев Э., Проблемы формрования лада (на материале
якутской народной песни). Исследование, Москва, Советский композитор, 1976.
Бобров С., Теснота стихового ряда (опыт статистического
анализа литературоведческого понятия, введенного Ю. Н. Тыняновым), in: Русская
литература, 1965, № 3, с. 109-124.
Вяселле.
Песні. У шасці кнігах. Кніга 3. Рэд. М. Грынблат, А. Фядосiк, Мiнск, Навука и тэхнiка, 1983.
Земцовский И., Артикуляция фольклора как знак этнической
культуры, in: Этнознаковые
функции культуры, Москва,
Наука, 1991, с. 152-189.
Кутырёва-Чубаля Г., Наррация, инкантиция, пение: об энтропии
песенного текста в белорусском фольклоре, in: Žmogus kalbos erdvėje («Человек в пространстве языка».), Nr. 7, Kaunas: Vilniaus universiteto Kauno humanitarinis fakultetas, 2013, c. 455-462.
http://www.khf.vu.lt/images/stories/knygos/conference_proceedings_zke_2013_multiple.pdf, dostęp: 14.04.2016 r.
Кутырёва-Чубаля Г., Лексика песенных зачинов в белорусской
свадьбе: семантика, структурные трансформации (на примере одной группы текстов),
in: Acta Baltico-Slavica. 40. Warszawa: SOW
PAN [в печати].
Кутырова-Чубаля Г., Асаблiвасцi народнага вакальнага
выканальнiцтва на Беларусi (да праблемы пераймальнага
– непераймальнага ў фальклоры), in: Аўтэнтычны
фальклор: праблемы захавання, вывучэння, успрымання. Зборнiк
навуковых прац. Рэд. М.
А. Мажэйка. Мiнск, Беларускі
дзяржаўны ўніверсітэт культуры і мастацтваў, 2012, с. 18-21.
Можейко З., Календарно-песенная культура Белоруссии. Опыт системно-типологического
исследования, Минск, Наука и техника, 1985.
Мухаринская Л., Белорусская народная песня. Историческое
развитие. Очерки, Минск, Наука и техника, 1977.
Руднева А., Русское народное музыкальное творчество.
Очерки по теории фольклора, Москва, Советский композитор, 1994.
Тынянов Ю., Проблема стихотворного языка. Статьи, Москва, Советский писатель,
1965.
Kutyriowa-Czubala
G., Melodia śpiewana a środowisko (o
dwóch poziomach wariantywności w folklorze pieśniowym), w: Folklorystyka na przełomie wieków,
Uniwersytet Śląski, Filia w Cieszynie, Cieszyn 1999, s. 315-327.
ЯЛАТАЎ В. Музычныя асаблiвасцi беларускiх
жнiўных песеньб in: Беларуская народная творчасць. Жнiўныя песнi. Мiнск: Навука i тэхнiка, 1974, с. 33-60.
Traditional Belarusian song and contemporaneity: the questions
of conservation, stilistic, language
Abstract
Theoretically in folklore studies it is commonly believed about preservation and integrity of genuine folklore «on-site». However in the age of «passing away nature» one can observe a certain „unsealing” of a narrow communal cultural
and song complex, what causes destructive
tendencies. These tendencies appear especially in: (1) desacralization of ceremonial genres, in other words performing songs
not in proper time, not in proper place, not by proper people (gender and age disorder of performers distribution), (2) in semantic decodings, that is genesis of secondary social functions of a song, (3) in fading of original vocal
forms in certain local places (form of canon mutation), (4) in destructurization of melody
canons under the influence of mass media interference (radio, television and other). Linguistic inter-slavic (belarusian-polish, belarusian-russian, belarusian-ukranian) borrowings on the level of phonetics, lexis and idiomatics in song language – earlier origin.
[1] Исключение составляют, по нашим полевым
данным (1987), полесские зоны-изоляты с максимально обособленным семейным бытом
и укладом внутри отдельных улиц деревни, даже внутри отдельных домов
(брестско-гомельско-минское пограничье).
[2] В белорусских деревнях не принято
определение «песня» по отношению к весновым и жнивным. Не однократно
приходилось слышать замечание поющих: гэта ня песня — гэта «жнiвó»; спяваць
на голас вясны / голас жнiва; весцi жнiво. В данном случае голос — понятие напева
как знака-символа жанра, песня в обряде [Можейко З. Календарно-песенная культура Белоруссии. Опыт
системно-типологического исследования. Минск: Наука и техника, 1985, c. 82]. Местный мелодический тип имел в
далёкой древности значение <…> знака имени той или иной этнической
группы, был её музыкальным этнонимом во всех тех случаях, когда эта группа
нуждалась в таковом [Мухаринская
Л. Белорусская народная песня. Историческое развитие. Очерки. Минск: Наука и
техника, 1977, c. 84].
[3] Песенница старше 70 лет, дружба с которой
длилась много лет, обращается с просьбой: Перепиши мне слова той свадебной
про фартушок, что пела в субботу та, из Крупского района — у меня такой нет.
После короткой паузы, улавливая некоторое удивление, добавляет: я могу, как
она, спеть — хочешь?
[4] С трудом, тайком порой удавалось записать
сиротскую песню — только потому, что её поют в деревне (Грозы Чаусского р-на
Могил. обл.) на поминках. Так, исполнительница с огромным песенным багажом,
охотно напевшая более 120 песен в течение трех дней, лишь после долгих уговоров
согласилась спеть начало сиротской-поминальной, запретив включать магнитофон
(1983).
[5] Земцовский И. Артикуляция фольклора как
знак этнической культуры [in:]
Этнознаковые функции культуры. Москва: Наука, 1991. С. 152-189
[6] В данное время базу лингво-музыкального
диалектологического исследования составляет около 3800 единиц наших собственных
полевых аудиозаписей из 58 районов Беларуси (1981–2005) по всем областям Беларуси
и приграничным районам
России и Украины, а также публикации фольклористов.
[7] Кутырова-Чубаля Г. Асаблiвасцi народнага вакальнага выканальнiцтва на Беларусi (да праблемы пераймальнага – непераймальнага ў
фальклоры) [in:] Аўтэнтычны фальклор: праблемы захавання,
вывучэння, успрымання. Зборнiк навуковых прац. Рэд. М. А. Мажэйка. Мiнск: Беларускі дзяржаўны ўніверсітэт
культуры і мастацтваў, 2012. С. 18-21.
[8] Руднева А. Русское народное музыкальное
творчество. Очерки по теории фольклора. Москва: Советский композитор, 1994, с.
181.
[9] Ялатаў В. Музычныя асаблiвасцi беларускiх жнiўных песень [in:] Беларуская народная творчасць. Жнiўныя
песнi. Мiнск: Навука i тэхнiка, 1974. С. 50.
[10] На материале армянского и якутского
фольклора лад описан Г. Григоряном и Э. Алексеевым [Алексеев Э. Проблемы формрования лада (на материале
якутской народной песни). Исследование. Москва: Советский композитор, 1976, c. 52-54].
[11] Кутырёва-Чубаля Г. Наррация, инкантиция,
пение: об энтропии песенного текста в белорусском фольклоре [in:] Žmogus kalbos erdvėje[11], Nr. 7, Kaunas: Vilniaus universiteto Kauno humanitarinis fakultetas, 2013. С. 455-462.
Кутырова-Чубаля Г. Асаблiвасцi народнага вакальнага выканальнiцтва на Беларусi (да
праблемы пераймальнага – непераймальнага ў фальклоры) [in:] Аўтэнтычны фальклор: праблемы захавання, вывучэння, успрымання. Зборнiк навуковых прац. Рэд. М. А. Мажэйка. Мiнск: Беларускі дзяржаўны ўніверсітэт культуры і
мастацтваў, 2012. С. 18-21.
Kutyriowa-Czubala G. Melodia
śpiewana a środowisko (o dwóch poziomach wariantywności w folklorze pieśniowym)
[w:] Folklorystyka na przełomie wieków.
Uniwersytet Śląski, Filia w Cieszynie. Cieszyn 1999, s. 315-327.
[12] Данные понятия используются их авторами в
ином, сугубо стиховедческом контексте, вне связи с мелосом песни [Тынянов Ю.
Проблема стихотворного языка. Статьи. Москва: Советский писатель, 1965, c. 66-67; Бобров С. Теснота стихового ряда (опыт
статистического анализа литературоведческого понятия, введенного Ю. Н.
Тыняновым) [in:] Русская
литература, 1965, № 3, c.
110].
[13] Кутырёва-Чубаля Г. Лексика песенных
зачинов в белорусской свадьбе: семантика, структурные трансформации (на примере
одной группы текстов) [in:]
Acta Baltico-Slavica. 40. Warszawa: SOW PAN [в печати]
[14] Вяселле. Песні. У шасці кнігах. Кніга 3. Рэд. М. Грынблат, А. Фядосiк, Мiнск: Навука и тэхнiка, 1983, c. 512-515, 550-561.
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz